Крамола. Книга 1 - Страница 55

— Сколько? — сонно спросила Альбинка.

— Не знаю… Наверное, девять. А лучше — одиннадцать!

— Лучше двенадцать, — согласилась она. — Спи, Андрейка, спи, любимый. Завтра взойдет солнце, и мы поедем…

Перед глазами колыхалось и плыло летнее знойное марево, в котором, изламываясь, летели какие-то белые птицы…

Ему показалось, что он не спал, а лишь на мгновение прикрыл глаза. Птицы все еще продолжали полет, зыбились, двоились, но теперь уже не в воздухе, а в густой льдистой воде. Он хотел обнять Альбинку, чтобы она не замерзла, но под руки попала только его тужурка, оставленная на сене, как змеиный выползок. Торопливо он ощупал пространство вокруг себя и негромко позвал:

— Аля!

Под стожарами было тихо и пусто; он чувствовал эту пустоту с такой же ясностью, как колючую сенную труху за шиворотом. Крикнул:

— Аля-а!

Голос уходил, словно в вату. Ползая на коленях, он обшарил все уголки и, обескураженный, долго не мог сообразить, что произошло. Вдруг стало душно и холодно. Откуда-то потянуло сыростью и запахом талого снега. Отыскав выход, он выдернул сенную пробку и увидел сквозь переплетение сухой травы мутный рассвет.

Он выбрался наружу и сощурился от белизны и света. Хлопья мокрого снега выбелили все вокруг, ветер трепал влажные стены скирд, мял кусты и протяжно гудел в вершинах старых сосен.

— Аля, где ты?! — прокричал он против ветра и задохнулся.

А снежный заряд лишь набирал мощь и теперь лавиной обрушивался на землю. На расстоянии трех шагов все пропадало в белой пене, и, оторвавшись от скирды, Андрей тут же потерял ориентиры. Он сделал несколько шагов и наткнулся на разбитое вдребезги седло. Подпруги были оторваны, искорежена кованая лука, а на потнике темными пятнами проступала свежая кровь.

Андрей бросил седло, побежал вперед, но упал, зацепив ногой согнутое стремя. Он встал, отер лицо и пошел вперед. Фуражка давно слетела и унеслась куда-то вместе с ветром, забитые липким снегом волосы обмерзали, скользили сапоги. Он кричал, звал и не слышал своего голоса. Иногда чудилось, будто кто-то откликается или плачет неподалеку, и он бежал на этот звук то влево, то вправо, пока не ударился о скирду.

Он сполз по ее стене на землю, съежился и глянул на свои руки. Пальцы и ладони покраснели и распухли; тупая саднящая боль стучала по жилам вместе с кровью. Он спрятал руки под тужурку и, ткнувшись головой в плотный бок скирды, заплакал.

Он плакал горько, как плачется только в детстве, но боялся громко всхлипывать и закусывал губу. И когда было не сдержать голоса, он зажимал рот израненными руками и вдавливал лицо в мокрое сено.

Наплакавшись, он затих и долго сидел, глядя перед собой и слушая ветер. Внезапно он почувствовал мягкий толчок в спину, словно кто-то играя дотронулся ладонью. Андрей вскочил и увидел залепленного снегом жеребчика. Он стоял понурый и брякал удилами, словно хотел перекусить их. Андрей схватил повод, обнял коня, приласкался.

— Живой, дурачок… Что же ты убегал от меня?

Он стал сметать рукой снег с его спины и боков и неожиданно обнаружил, что жеребчик поседел.

Вначале он не поверил глазам своим, протер, взъерошил шерсть — от серых «яблоков» не осталось и следа. Конь стал белым, белее снега, состарившись за одну ночь.

Можно было подумать, что это другая лошадь, бог весть как здесь очутившаяся, но Андрей смахнул лед с крупа и увидел тавро…

Сбитая седлом холка еще кровоточила, отчего падающий снег мгновенно розовел и просвечивался.

— Что же с тобой стало? — спросил Андрей.

Жеребчик вяло тряс головой и норовил уткнуться мордой ему в бок.

Буран опал как-то разом, высветилось на небе туманное солнце. В открытом сверкающем просторе все вернулось на свои прежние места и приобрело привычные цвета и оттенки: посинел белый лес на горизонте, зажелтели стволы старых сосен и рдеющие из снега ягоды шиповника скорее напоминали цветы, чем плоды.

Потом Андрей увидел медленно приближающиеся к скирде три пары лошадей, запряженных в телеги. Плотный снег на конях и людях подтаивал и отваливался ломтями. Мужики смотрели из-под ладоней, что-то кричали друг другу и неожиданно один из них соскочил, побежал впереди повозок, путаясь в полах дождевика.

— Барин? Вот ты где, Андрей Николаич! — конюх Ульян Трофимович содрал шапку, перекрестился. — Слава те господи. Нашелся! Ведь тебя отец ищет — с ног сбился… Эко занесло куда!

Андрей держал в поводу своего коня и молчал. Мужики подогнали телеги к скирде, закурили.

— Погоди, Андрей, — вдруг спохватился Ульян Трофимович. — Чей конь-то у тебя? Я же тебе молоденького, в яблочках, подседлывал…

Андрей очнулся, закричал мужикам:

— Не трогайте эту скирду! Слазьте!

Мужики насторожились, завертели головами..

— Дак почто, барин?

— Не трогайте, я сказал!

Конюх недоуменно осекся, вытаращил глаза.

— Николай-то Иваныч с этой велел брать… Сенцо помельче… Перед ярмаркой подкормить бы жеребяток…

— Эту скирду не начинайте! — взмолился Андрей. — Возьмите с другой, а? Ну, прошу вас, а?

— Ну, раз так, — замялся Ульян Трофимович, а мужики повыдергивали вилы, расхлопали ими потревоженные бока скирды. — Пускай стоит… С другой возьмем… Не захворал ли ты часом, барин?

Андрей взял коня под уздцы и пошел вдоль луга. Жеребчик подволакивал ноги, екала на ходу селезенка.

— Куда же ты, Андрей! — кричал вслед конюх. — Домой иди! Или уж в Свободное! Родители-то эвон как переживают!

Андрей сделал большой круг, обходя скирды: Альбинкиных следов не было. Снег искрился, чистый, белый, целомудренный…