Крамола. Книга 1 - Страница 127

127

Он надрал бересты, наломал сучьев и, когда среди ночи возник светлый огонь, обнял его, а оторвался, лишь увидев на вытаявшей земле горку тлеющих уголькрв…

Утром, с восходом солнца, почудилось, будто Альбинка приснилась ему. Приснилась в коротком, нездоровом сне над костром, а на самом деле ничего не было! Он тут же всему нашел объяснение, и непонятным оставалось одно — почему он ушел от села и оказался в незнакомом лесу? Потом и вовсе от долгой и равномерной ходьбы призрачная боль укачалась, как дитя в зыбке, и никто бы в мире не смог его убедить, что та Альбинка, на руках которой он помнил каждую занозу, хоть на один миг была способна предать его или забыть тот стог на стожарах и ту метельную ночь…

30. В ГОД 1920…

Своими руками похоронить человека, а потом, спустя два года, встретить его — здорового и невредимого?!

Шиловский стоял рядом — живой, осязаемый, теплый…

— Ну, довольно эмоций! Вы же красный командир, а не красная барышня!

Андрей надел сапоги и встал, привычно заложив руки за спину.

— Все равно красавец! — похвалил Шиловский. — Помнится, тогда в степи я вами любовался, Андрей Николаевич. Особенно когда вы скакали на лошади по фронту. Да… Только когда вы пытались остановить столкновение с противником, мне показалось, вы предадите. К счастью, этого не случилось, и мы пошли на смертный бой. — Он похлопал Андрея по плечу — рука была легкая и твердая. Ею же указал на дверь: — Прошу, Андрей Николаевич.

Путь по тюремным коридорам Бутырки вновь петлял и петлял, и, выбравшись наконец на свет, за ворота, Андрей, ощутил, как кружится голова. Они сели в автомобиль, где уже находились шофер и человек в кожанке, вероятно, охранник.

— Чтобы не было лишних вопросов, — сказал Шиловский, — сообщаю вам сразу: из Красноярской тюрьмы вытащил вас я. Узнал о вашей судьбе… Вам плохо?

— Голова кружится, — признался Андрей. Он выпрямился, откинулся на спинку сиденья. — Мне показалось… Чудится… Или сон…

— Да, понимаю, — засмеялся Шиловский. — Видите — воскрес!.. — Он помолчал. — А вам все равно необходимо пройти врачебный осмотр…

— Зачем? Я здоров.

— Так, для формы. К сожалению, в нашей республике уже существует мощный бюрократический аппарат.

«Чего он от меня хочет? — подумал Андрей. — Зачем я вообще понадобился ему? К чему все эти спектакли? Переодевание в чистое, подготовка к казни… Какие-то намеки, писанина…»

— Вы не смогли бы сказать, — он посмотрел в глаза Шиловскому, — зачем я понадобился? Я осознал свое преступление, признаю его… Можно было расстрелять в Красноярске. Зачем вы меня тащите через полстраны? Чтобы нервы мне помотать?

— Андрей Николаевич, успокойтесь, — благодушно сказал Шиловский. — Расстрелять человека очень просто, вы понимаете. Мы сейчас одерживаем победу на всех фронтах, скоро закончится война, и пора думать о будущем.

— О моем будущем? — усмехнулся Андрей.

— Нет, не о вашем, — поправил Шиловский. — О будущем России, ее народа. А в частности, о будущем науки юриспруденции. Расстрелять человека просто, а вот изучить преступление, сделать правильные выводы и вынести справедливый приговор — это наука. Наша советская юстиция еще только развивается, нет опыта… Да что говорить! Нет даже анализа действий чека и ревтрибуналов. Каждый раз приходится изобретать, вместо того чтобы поступить по аналогу.

— Я вас понял, — кивнул Андрей, успокаиваясь. — Мое преступление войдет в хрестоматию, в учебники… Печально.

— Вы всегда были прозорливым человеком, — засмеялся Шиловский. — Все, что происходит сейчас, станет хрестоматийным. Когда-нибудь…

Автомобиль катил по Москве среди извозчичьих пролеток и пешеходов, трясся на булыжных мостовых, и Андрей замечал, как люди провожают его взглядами.

— Печально! — повторил он. — Вот как мне доведется остаться в истории…

— Каждый оставляет свой след, — многозначительно продолжил Шиловский, улыбнулся, но тут же стал серьезным и решительным. — Закончится война, и то, что делают сегодня бойцы на фронтах, придется делать органам юстиции и чека. Борьба с внутренней контрреволюцией будет ничуть не слабее, чем сегодня. Враги наши не успокоятся, и поражение их ничему не научит.

— Хорошо, что у меня не осталось родных, — сказал Андрей. — И детей…

— Вы ошибаетесь, — заметил Шиловский. — А ваш дядюшка Всеволод?

— Он еще до революции уехал за границу, — пояснил Андрей. — И учебники по юриспруденции до него наверняка не дойдут…

— Мы, кажется, приехали! — сообщил Шиловский через некоторое время. — Как вам прогулка по Москве?

— Замечательно, — буркнул Андрей.

Они вышли из машины, и Березин тут же попал в объятия Тараса Бутенина.

— Андрей Николаич? Ну, как ты? А?

— Слушайте, товарищ, — строго сказал Шиловский. — Оставьте Андрея Николаевича в покое.

Бутенин отступил, виновато козырнул и с тоской стал глядеть вслед. Когда они вошли в здание Реввоенсовета, Шиловский удовлетворенно заметил:

— А вас любит народ, Андрей Николаевич.

— Любит? — поразился Березин. — Откуда вы взяли?

— Да вот хотя бы ваш сопровождающий, — Шиловский кивнул на дверь. — Пороги обил, вашей судьбой интересуясь.

Андрей усмехнулся:

— Я знаю, отчего он любит…

Они вошли в кабинет, Шиловский усадил его к приставному столику и попросил секретаршу принести чаю. Сам сел напротив и неожиданно стал строгим и официальным. Андрей усмехнулся: стоило ли ехать за ним в тюрьму, благодушествовать по дороге, чтобы здесь, в кабинете, банально допросить и… А почему бы и не стоило?!

127