Крамола. Книга 1 - Страница 116

116

— Золото? — удивленно засмеялся Нароков. — Вы что же, купчишки, откупиться захотели? Нет, взяток я не беру! Эй, чего вы там копаетесь? — прикрикнул он на казаков. — Быстрее!

Казаки выносили скамейки на площадь возле церкви, со всех сторон жидкими цепочками тянулся народ.

— Когда выпорют, золото к рубцам прикладывать будете, — сквозь зубы бросил Нароков. — Говорят, помогает.

И, круто развернувшись, пошел к скамейкам. Казаки подхватили купцов под руки, повели…

Нароков поманил раскосого, в большой лисьей шапке, есаула, показал на купцов:

— Этих пороть. Но золота у них не брать!.. И руби розги. Завтра в городе не нарубишь…

За спиной, перекрывая тихий говор толпы, слышалось яростное сопение сопротивлявшихся купцов. Малорослый толстоватый казак, по-утиному переваливаясь, нес охапку мерзлых черемуховых прутьев…

Нароков не любил жары в избе, а хозяева, как всегда, старались так натопить для высокого постояльца, да еще и нагреть перину на печи, чтоб, не дай бог, не замерзли княжеские косточки. Отругав денщика, он распахнул дверь настежь и, набросив на плечи шинель, встал в клубах густого пара. На повети хозяин с кем-то шушукался и часто повторял:

— Не велено. Не велено, не пущу.

Нарокову стало интересно: он не давал хозяину никаких распоряжений и еще никак не выразил своей воли.

— Что там? — спросил он громко. — Впусти!

На повети стихли, затем хозяин подал голос:

— Лицо духовного звания, вашбродь. Просится…

— Поп, что ли?

— Вроде этого, монах. То купцы, то монахи…

— Так проси! — рассердился Нароков.

На пороге показался высокий молодой инок в черной рясе и нагольном полушубке. Он прикрыл за собою дверь, сдержанно перекрестился на туманные образа в углу.

Нароков добавил света в семилинейной лампе, пригласил вошедшего сесть. Монах снял полушубок, суконную скуфейку и, пригладив волосы, присел на лавку.

— Чем могу служить?

— Вы не можете мне служить, — инок поднял голову и посмотрел Нарокову в лицо. — Поскольку вы служите дьяволу.

— Весьма любопытное заявление, — не сразу нашелся князь и, ногой пододвинув табурет, сел напротив. — И вы пришли спасать мою душу?

— Вашу душу, князь, — если она еще есть! — спасать будете сами, — четко выговаривая слова, сказал монах. — А пришел я с другой целью — уничтожить вас!

Нароков рассмеялся и встал, словно подставляя себя под выстрел.

— Вы меня развеселили! Ей-богу!.. Должно быть, под рясой у вас спрятан револьвер?

— Нет, под рясой у меня только крест, — спокойно проговорил монах. — И вы напрасно смеетесь. Я — брат того самого Березина Андрея Николаевича.

— Вот как! — неподдельно удивился Нароков и подсел к гостю еще ближе. — Дайте-ка на нас посмотреть…

— Мы близнецы, — пояснил монах. — Вначале у меня была мысль прийти к вам и выдать себя за брата. Местные жители, кто нас помнит, подтвердили бы. Но потом я передумал и решил вас уничтожить.

— Но позвольте спросить — за что? Я исполняю свой долг, я защищаю отечество!

— Вы уверены в этом?

— Безусловно!

— Жаль, — сказал монах. — У меня все-таки была надежда… Защита отечества, князь, это защита народа. А вы несете ему горе, вы сеете страх, вы унижаете его…

— Народ унижается сам! — неожиданно для себя закричал Нароков: монах зацепил больное. — Он готов унижаться перед кем угодно, лишь бы его не тронули, лишь бы выгода была! Я презираю всякое рабство!

Он замолк, спохватившись. В избе показалось душно: прокаленная русская печь источала жар. Он сбросил шинель на лавку и приоткрыл дверь.

Откуда-то выскочил мохнатый сибирский кот и запрыгнул монаху на колени. Тот спокойно погладил его спину, почесал за ушами. Кот улегся, замурлыкал и от удовольствия стал легонько царапать коготками рясу.

— Вы совсем не знаете русского народа, — проговорил монах. — И это ваша беда. И вы ничем не отличаетесь от инородцев, которых ведете за собой. Их-то еще можно понять: они на чужой земле и все для них тут чужое, постылое. Ну а вы-то, вы? Что вы скажете своим внукам?! Ваши предки, князь, совершали подвиги во имя России, во имя отечества. А вы палачом обрядились и пошли гулять по тому самому отечеству. Вы когда-нибудь думали о себе как о палаче, князь? Вы хотите, чтобы люди не унижались, чтобы хранили честь и достоинство, но сами-то? Попробуйте посмотреть на себя как на палача!

— Довольно! — оборвал его Нароков и захлопнул дверь. — Хватит проповедей! И агитации! Научили вас красные говорить, вся Россия только и митингует. А я фронтовой офицер, и краснобайству меня не учили!

Он застегнул все пуговицы на френче, прошелся по избе, скрипя сапогами. Затем неожиданно подсел к монаху, сказал, сощурясь:

— Сейчас позову казачков… Да, тех самых инородцев, и прикажу выпороть вас. И потом стану говорить! Интересно, что тогда вы скажете?

— Сделайте милость, — согласился монах. — Зовите казачков.

— Вам не страшно? И шкура не дорога?

— Мне будет больно, — признался монах, — но я вытерплю. Так сделайте милость.

Нароков улыбнулся и встал.

— А вы хитрый человек. Хитрый! Я вас понял, как вы собрались меня уничтожить. Но, увы! Такого удовольствия вам предоставить не могу. Я с женщинами и попами не воюю… Как вы ловко придумали! — восхитился он. — Просто замечательно! Да я теперь скорее руку себе отсеку, чем вас пальцем трону!

— Вы бы так поклялись народ не трогать, — сказал монах, лаская кота. — И отсекли бы руку. Возможно, тогда люди перестали бы унижаться перед вами, и вы увидели бы совсем другой народ, гордый и бесстрашный. Но вас все равно бы принимали, как принимают сейчас. Вам кажется, из угодничества хлеб-соль выносят. Да нет, вас встречают как власть, как гостя, наконец — высокого гостя. Вы вот избу выстужаете, жарко. А вам ее натопили, чтоб было тепло.

116