Крамола. Книга 1 - Страница 101

101

— Почему? Разве вы не можете ответить — да или нет?

— Могу… Видно, мне уже терять нечего… Но вы подводите меня под политическую статью!

— У нас нет еще никаких статей, — объяснил Прудкин. — Есть суды, ревтрибуналы, а уголовного уложения — увы…

— Кого эта интересует? — Андрей терял терпение. — Для кого писать?

Прудкин усмехнулся, защелкнул кнопку на портфеле.

— Пишите для потомков, — сказал он. — В назидание… И поторопитесь. Не забывайте: революция требует оперативности. Некогда миндальничать, размышлять… Пишите быстро, коротко и определенно. У вас в запасе всего сутки!.. Да, кстати, — он достал из кармана перочинный ножик и, секунду поразмышляв, положил на стол. — Потом вернете.

— Значит, через сутки меня расстреляют? — неожиданно для себя спросил Андрей.

— Об этом не принято говорить, — отрезал Прудкин.

— Да-да, я знаю, — согласился Андрей. — Извините.

— У вас есть возможность выжить, — несколько помедлив, сообщил Прудкин.

Андрей взглянул на него и усмехнулся:

— Для этого я должен кого-нибудь выдать? Продать? Или оговорить?

— Для этого, — чеканя слова, произнес Прудкин, — вы должны правильно оценить ситуацию, в которой находитесь.

— Я ее уже оценил.

— Тем более…

Прудкин, недовольный чем-то, поморщился и вышел, чуть не столкнувшись в дверях с надзирателем.

Итак, срок — сутки, столько продлится, жизнь. Он открыл ножик, попробовал пальцем остроту лезвия и принялся чинить карандаш. Дерево было мягким, ровные стружки слетали на пол, сворачиваясь в колечки. Когда обнажился стержень, на колени посыпалась черная пыль.

Он вдруг вскочил, ощущая возбуждение: надо спешить! Спешить! В любой момент может что-то измениться в планах людей, властвующих над ним, и тогда он не успеет исповедаться, осмыслить и излить на бумагу всю сложную жизнь последних лет! А это нужно сейчас! Очень нужно!

Время — сутки. А надо вспомнить и написать, что было с июня восемнадцатого, с момента, как его с братом и сестрой высадили из поезда в Уфе. Хотя нет, начать следует с конца зимы, когда его, больного тифом, вынесли из вагона и оставили на снегу. Но тогда будет не ясно, кто вынес и почему. Значит, придется писать, что люди в поезде боялись тифа, войны, революции, что перепутанная и смутная жизнь в России начала входить в привычку и жизнь человеческая невероятно подешевела, как дешевеют бумажные деньги, если истощился золотой запас. Кроме того, надо написать, что упали в цене честь и совесть — святая святых российской жизни, и потому нарушился главный ее ритуал… Может быть, поэтому нельзя за двадцать лет построить совершенное общество?

«Погоди, погоди, — оборвал он свою мысль. — Так вообще будет непонятно, с какой стати я ехал домой, когда формировалась Красная Армия и требовались командиры. Значит, начну с того, как дал подписку, что не буду выступать против Советской власти…»

Он примерился карандашом к бумаге, однако рука сама собой остановилась.

«А не лучше ли уж вспомнить, как, присягнув царю и отечеству, повел я свою полуроту в первую атаку? И как убил первого в своей жизни человека? Да, врага, но у него из простреленного горла текла обыкновенная человеческая кровь. И была она горячая, и прожигала снег до самой земли!..»

Он вертел в пальцах карандаш, а лист бумаги оставался чистым.

«Или лучше начать с детства, со своей первой раны… Нет, начну сразу с того памятного яркого зимнего дня на берегу Обь-Енисейского канала, с живого столпа обезумевших от пулеметного огня оленей…»

21. В ГОД 1919…

Столп не развалился и не распался, даже когда над каналом повисла тишина. Он шевелился и дышал, пока животные, давя друг друга, бились в конвульсиях, а потом застыл, как извергнувшаяся из недр лава. Некоторое время еще слышался хруст костей и рогов, напоминая оседающую к земле кучу хвороста; затем воцарилось безмолвие.

А вечером, когда полумертвые от усталости красноармейцы бросили преследование банды и вернулись на берег канала, мороз так сковал туши животных, что без топора невозможно было отчленить ни кусочка. Впрочем, тогда было не до пищи: люди валились с ног и засыпали на снегу.

Операция для Андрея и его людей закончилась бескровно, если не считать двух красноармейцев, получивших легкие ранения; зато банда Олиферова потеряла до трехсот человек убитыми, весь обоз с оружием и боеприпасами, значительную часть оленьих упряжек, и сорок шесть человек было взято в плен.

И вот теперь, пока бойцы отдыхали в брошенных белыми чумах, пленные жгли огромные костры, чтобы отогреть землю и закопать убитых. А пока огонь загонял вглубь звенящую мерзлоту, они рубили и варили оленину. Работали лихорадочно, нервно, подчиняясь любой команде: великое ошеломление внезапного нападения красных в глухом, таежном углу еще не прошло, не остыло чувство неотвратимого конца, и, оставшись в живых, они пока не верили в это. Еще вчера они убивали и жгли, и каждый из них тайно от себя предугадывал примерный исход своей жизни. Однако пленение было неожиданным поворотом в их судьбе, непредсказуемым событием, и страх перед неизвестностью превратил их на какое-то время в послушный рабочий скот.

Андрей, опьяненный удачей, возбужденный, не мог не то что уснуть, но и просто спокойно посидеть или полежать. Он обходил брошенный стан олиферовцев, считал трофеи, проверял, горят ли в чумах костры, сам менял караул, приставленный к пленным, и дежурных боевого охранения, присматривал, как варят оленину и как долбят яму, сдвинув огонь с оттаявшей земли. И словно споткнувшись на бегу, он часто останавливался перед столпом, глядел на его вершину и чувствовал, что на какие-то мгновения утрачивает реальность: лунный свет зеленил переплетенные тела и рога животных, придавая фантастическому сооружению зловещий оттенок.

101